Общество

Без близкого взрослого

Ребенок должен жить дома

Ольга Алленова,
специальный корреспондент «Ъ»

Я видела много детей, живших в плохих детских домах. Там жестоко наказывают за любые провинности. Например, запирают на ночь в туалете, а ребенок потом всю последующую жизнь боится темноты и кричит по ночам. Или ставят под холодный душ. Или отправляют в психиатрическую больницу за то, что хамит воспитателям, матерится, пытается сбежать «на волю». После психиатрических больниц они очень редко выкарабкиваются в ту жизнь, которую принято считать нормальной. В плохих детдомах бьют, насилуют, устраивают травлю и дедовщину.

Раньше я думала, что люди в таких детдомах работают очень жестокие. Оказалось, это не совсем так. Дети без семьи – раненые навсегда. Их однажды предали, и они никому не верят. Они отчаянно мечтают о семье и поэтому всю жизнь страстно хотят понравиться первому встречному, но при этом ждут предательства от всех вокруг. Часто они считают себя виновными во всем, что с ними произошло, – избавиться от этого чувства вины без помощи хорошего психолога невозможно, а в детских домах хороших психологов нет. Поэтому ребенок свыкается с ролью плохого, ненужного, лишнего в этом мире – и живет в соответствии с этой разрушительной парадигмой, пока не разрушает себя до физической смерти.

В детском доме выстроить качественные отношения с детьми невозможно. Каждому ребенку нужен хотя бы один близкий взрослый человек – это аксиома из базовой психологии детско-родительских отношений. Ребенок узнает мир, растет и развивается через близкого взрослого. Поразительно, но примерно 80% своих знаний о мире человек получает в возрасте до трех лет – взаимодействуя с близким взрослым. Ощущение безопасности, необходимое каждому человеческому детенышу, чтобы выжить, может обеспечить только близкий взрослый. Ребенок, которого лишили этого ощущения, как бы лишен жизненной почвы и живет в постоянном напряжении и страхе.

Я видела и хорошие детские дома. В одном региональном учреждении несколько лет назад местные власти и НКО начали реформу: решили переформатировать детский дом в учреждение семейного типа, чтобы у детей появились близкие взрослые. Когда я туда приехала, там оборудовали «квартиры» – в каждой две спальни по 2–4 кровати, общая гостиная зона с телевизором, диваном, обеденным столом. Но обеспечить постоянное присутствие одного или хотя бы двух близких взрослых там не удалось. У воспитателей есть свой рабочий график, их дома ждут семьи, и они приходят на работу посменно, а ночью дежурят санитарки. Модели семьи не получилось.

Расспрашивая о детях из этого детского дома, я узнала, что несколько мальчиков стоят на учете в полиции из-за наркотиков и алкоголя, а одна девочка совершила самоубийство. Ее, трудного подростка, забрали от асоциальной матери, с которой оставались младшие дети, и девочка очень хотела вернуться домой. Но дома ей сказали, что из-за нее у семьи проблемы и младших тоже могут забрать. Отчаяние и чувство вины подтолкнули ее к гибели.

После самоубийства в детском доме решили развивать работу с семьями: часть детей вернулась домой, кого-то устроили в приемную семью. Сейчас в этом учреждении всего 30 детей. Его не закрывают, потому что, как ни крути, а дети к этому месту привыкли и перевод станет для них стрессом. Но набор туда в этом году прекращают. Вместо услуг детского дома в регионе начали развивать другие виды помощи детям: социальный патронаж на дому, работу с кровной семьей, временно разлученной с ребенком, и институт приемной семьи. Если взрослые дети в семью не хотят, их можно понять: они привыкли в детдоме, они боятся, потому что в семье не жили, а еще ими могут манипулировать взрослые. Для таких случаев в ряде регионов развивают институт наставничества – чтобы у ребят появлялись те самые близкие взрослые друзья-добровольцы.

Ни в одной развитой стране нет детских домов. Там есть фостерные семьи, которые используются как кризисные приюты. Но в любой ситуации ребенок живет в семье. И это единственный выход, потому что человек должен жить дома.