«Операция – это особое состояние»

Известному российскому хирургу Михаилу Михайловскому – 70

Профессор Михаил Михайловский оперирует почти 50 лет и помог тысячам людей с проблемами позвоночника. И это только часть его работы. Михайловский привез в Россию принципиально новый метод коррекции позвоночника, распространил его среди коллег, продолжает совершенствовать и добиваться впечатляющих результатов. Он консультирует пациентов по всей России, преподает, участвует в конференциях, ведет исследования. Михаил Витальевич – большой друг Русфонда. 7 июля, в день 70-летия, он поделился с нами мыслями о своей работе, а заодно – о мануальной терапии, истории, видении, особых состояниях.

Про семью, шефа и интуицию

У меня по материнской линии все врачи – мама, бабушка, прадед. Кажется, и прапрадед тоже. Я просто не видел для себя другого варианта. Но родственники в основном были окулисты и терапевты, а я стал первым хирургом. Хотелось чего-то героического. В Новосибирском НИИТО (Новосибирском научно‑исследовательском институте травматологии и ортопедии, ныне имени Я.Л. Цивьяна. – Русфонд) я бывал, еще когда учился. Прекрасно понимал, что за человек им руководит. И вот я здесь уже 47 лет.

Шеф, Яков Леонтьевич Цивьян, был выдающийся хирург и ученый, совершенно нестандартный человек. Очень сложный, между прочим. Он умел видеть, куда идти, и шел далеко впереди всех. Наш институт был создан в 1946 году для лечения ветеранов войны. А к началу 1960-х ветеранов, нуждающихся в лечении, осталось очень мало. Институт терял смысл существования, нужно было найти свою научную линию. И шеф выбрал хирургию позвоночника. Путь абсолютно неизведанный: хирургии позвоночника в мире тогда просто не было.

Через некоторое время институт очутился в первых рядах мировой вертебрологии. Шеф очень быстро понял, каким путем идти: надо обратить главное внимание на переднюю колонну позвоночника (передняя часть позвонков. – Русфонд), восстановление ее целостности и опороспособности. Он разработал целый ряд операций. На Западе они тогда были штучными, а у нас уже шли потоком.

Дистрактор Харрингтона (первая простейшая система фиксации позвоночника при сколиозе, действует как распорка. – Русфонд) Яков Леонтьевич тоже стал применять одним из первых. Мы стали получать результаты, о которых даже не мечтали. Но все-таки с металлоконструкциями в России с самого начала было сложно: не было, да и нет ни одной фирмы, которая бы на серьезной основе в промышленных количествах их выпускала.

Как лечить сколиоз стали по-новому

У Якова Леонтьевича под руководством было две клиники – травматологии и ортопедии. И он готовил меня – насколько я мог догадываться – к тому, чтобы я возглавил клинику ортопедии. После его смерти через какое‑то время я действительно был назначен ее заведующим. А потом все изменилось в силу целого ряда очень непростых обстоятельств, связанных с теми самыми металлоконструкциями.

Пола Харрингтона, изобретателя дистрактора, многие врачи считали сумасшедшим. Думали, что его безусловная вера в эффективность собственного изобретения – это признак безумия.

На самом деле система Харрингтона была огромным прорывом для своего времени. Она позволяла нам стабилизировать позвоночник. Но только в одной плоскости. А позвоночник искривляется в двух плоскостях и помимо этого скручивается. Данную проблему в 1980-х решили Жан Дюбуссе и Ив Котрель.

Я не высказывал пожеланий, но именно меня тогдашний директор НИИТО Николай Гаврилович Фомичев выбрал для того, чтобы отправить в Бельгию изучать новый метод. Я там пробыл полтора месяца. Возвращаюсь, и Фомичев говорит: вот тебе клиника (отделение детской и подростковой вертебрологии и ортопедии. – Русфонд), бери ее и делай, что считаешь нужным.

С Дюбуссе мы до сих пор дружим и переписываемся. У него абсолютно нестандартная система мышления. Слово «гений» громко звучит, но это близко к тому. Они с Ивом Котрелем разработали инструментарий, который полностью перевернул нашу специальность: конструкцию, которая крепится шурупами к каждому из скрепляемых позвонков и позволяет ротировать их в трех плоскостях. Люди с обычными мозгами такое бы не придумали. А они не просто изобрели, но постоянно совершенствовали метод.

Сейчас уже иначе – к делу подключились фирмы, множество исследователей, на этом зарабатываются большие деньги.

Про чувства хирурга во время операции

Сейчас я главный научный сотрудник, стал чуть-чуть свободнее. А в течение многих лет, пока руководил клиникой, рабочий день у меня строился примерно так. В 7 утра начинаю обход, смотрю всех больных – клиника небольшая, 20 коек. Потом бумажная работа, ее всегда много. Потом иду в реанимацию. Потом пятиминутка в клинике. А потом переодеваюсь и иду в операционную.

Что для меня самое сложное в профессии? В моем понимании операция – это особое состояние, высшая степень концентрации. Нельзя расценивать как что-то повседневное, когда ты довольно грубо внедряешься в человеческий организм. Это вообще не может быть легким и простым. Я бывал во многих клиниках на Западе, там очень много говорят, причем все сразу – хирурги, анестезиологи, санитарки. Как на базаре. Меня шеф приучил к тому, что в операционной должна быть тишина. Говорить могут только хирург, анестезиолог и старшая сестра.

Рассказать во время операции анекдот, как это многими практикуется, – для меня исключено. Кстати, поэтому я часто оставляю ребят зашивать рану без меня, чтобы они хоть немножко поговорили.

Про диалог с пациентом

Общение с больным перед операцией – это очень сложно. Это ни в коем случае не рутина. Надо сделать так, чтобы больной и его родные стали моими союзниками, тогда все получится. Надо дать всю необходимую информацию, но и не испугать. Ведь коррекция сколиоза – очень тяжелая и травматичная операция, «агрессивная», как мы говорим. Мы определяем ее возможность, а затем должны предоставить больному все данные, чтобы он сам принял решение.

Часто люди приходят уже с неверной информацией, таких переубедить трудно. Но клиент всегда прав. Если человек пришел со своей болью, он должен уйти как минимум успокоенный. В конце концов, он может решить, что я не тот человек, который ему нужен. Ничего, так тоже было несколько раз.

Один из самых частых вопросов – про неудачные операции. Я всегда отвечаю на него очень подробно, честно и с цифрами в руках. Рассказываю, какова вероятность осложнений – нагноения, перелома металлоконструкции и так далее. У нас в клинике цифры соответствуют мировым, мне не стыдно их называть. Возможен ли паралич из-за повреждения спинного мозга во время операции? На это я тоже отвечу честно: по мировым данным, неврологические осложнения бывают в 0,3–0,4% случаев, это несколько пациентов из тысячи. В НИИТО такие же цифры. Здравомыслящего человека это убеждает.

Вообще позвоночник деформируется в очень широких пределах. В сущности, может быть сложен пополам, как двустволка, – к счастью, такое бывает крайне редко. Организм сопротивляется деформации, создает компенсаторные искривления в другую сторону, и это утяжеляет состояние больного.

Можно пытаться в той или иной степени исправить любую деформацию. Максимальный угол, с которым мне пришлось работать, – 150 градусов. Но возможность операции определяется не углом: надо учитывать состояние больного, понять, перенесет ли он такое лечение.

На Западе тоже бывают очень запущенные случаи сколиоза, но реже, чем у нас. Как сравнить? В отчете об операции всегда указывается, какое было искривление и какое стало. Я читал статьи на эту тему, сравнивал со своими записями. В Европе, в Америке средний угол до операции составлял 56–58 градусов, а у нас, когда я начал этим заниматься в детской клинике, – 80 с лишним. Потом разница стала уменьшаться, потому что мы начали раньше оперировать тяжелых больных. Сейчас она все еще есть, но уже гораздо меньше.

Про мануальную терапию и историю

Очень полезно бывает посмотреть на то, чем ты занимаешься, с другой стороны. Например, на хирургию с точки зрения мануальной терапии. Сколиоз она не лечит – бегите от врача, который это предложит. Но она дает совершенно другой подход к позвоночнику.

Я учился мануальной терапии в Новокузнецке – это была одна из лучших школ в Советском Союзе, кафедра профессора Когана. Я там очень много интересного узнал как хирург и как специалист по патологии позвоночника. В Новосибирске я некоторое время практиковал сам и преподавал мануальную терапию. Но через несколько месяцев такой жизни понял: днем оперировать, а вечером заниматься мануальной терапией просто невозможно.

Признаю ли я остеопатию? Это один из разделов мануальной терапии. Как я могу ее не признавать, не верить, если этим занимаются серьезные специалисты и получают хорошие подтвержденные результаты? Проблема в том, что очень много неграмотных людей этим занимаются.

Сейчас помимо специальной литературы я читаю почти исключительно историческую. Есть интереснейшие книги хирургов-историков. Например, исследование, посвященное ранению и смерти князя Багратиона. Едва ли это поможет при проведении конкретной операции, но это ведь очень интересно и дает общий уровень.

Про будущее

Теорий происхождения сколиоза – приличное количество. Самая простая и неправильная – школьная. Криво сидишь за партой – и поэтому якобы сколиоз. Сейчас есть довольно хорошо обоснованное предположение, что из-за генетических причин возникают нарушения в работе нервно-эндокринной системы и из-за этого позвоночник и спинной мозг начинают расти с разной скоростью. Далее возникают очень сложные взаимовлияния, о которых я вам рассказать не могу. Для этого нужна очень хорошая подготовка. Я сам в этом многого не понимаю.

Еще теории – возникновение сколиоза из-за нарушений только мышечной системы. Только нервной системы. Нарушений в работе вилочковой железы. Есть еще много других интересных идей, но до разгадки пока не добрались.

А значит, остается операционный путь. Но то, что мы делаем, так или иначе завершается обездвиживанием части позвоночника. Образуется блок из нескольких позвонков, и это может сказываться на качестве жизни. Блок из трех позвонков в грудном отделе для пациента не будет заметен, а в поясничном уже будет ощущаться.

Я очень надеюсь дожить до появления эндокорректоров, которые позволят сохранить подвижность позвонков. Небольшие наметки в этом плане уже есть, в том числе корды, но впереди еще много лет работы. Заранее не предскажешь, из какой технологии что получится. И всегда есть шанс, что придет кто-то и придумает что-то очень неожиданное, интересное и действенное.